Это игрушка моего отца. Она когда-то попала в руки его дальних родственников, и они его буквально расчленили. Когда папа увидел это, он забрал у них Мишу, починил его и отдал мне. Кажется, мне было тогда года три.

Мой папа художник, мама – медсестра. Когда настали девяностые, папа оказался никому не нужен, а мама получала минимум, который может получать бюджетник. Тогда мы жили в Саранске. Зарплаты хватало только на то, чтобы оплатить квартиру. Денег иногда не было даже на еду, не то что на одежду. Папа поехал искать работу в Москву и через несколько лет перетащил туда и нас. Во время переезда из Саранска Мишу спасли второй раз. Я была в отъезде, и мама приготовила его на выброс. Спасла медведя моя бабуля: она знала, что я все детство его за лапу протаскала, и не разрешила его выбрасывать.

Миша всегда был самой главной игрушкой. Мне все эти зазубринки и шовчики бесконечно дороги. Сейчас я лишний раз его не трогаю – он старенький и разваливается. Я просто знаю, что он со мной.

Это цирковая машинка из моего детства. Мне подарил ее друг семьи, Иегуда Хаимович Кигель. Или Дмитрий Ефимович, как звали его тогда, в советское время. Он родился и вырос на Украине. В молодости был пламенным революционером. Одно время подрабатывал в киевской синагоге на выпечке мацы, крутил там барабан. Прекрасно пел и был мастером спорта по шахматам. В Москве стал начальником литейного цеха ЗИЛа.

Я помню о нем мало. Когда я с ним общался, мне было лет пять. Я помню блестящую лысую голову, большие очки и рычащий голос. Как-то раз, разговаривая со мной, он сказал: «Мы ведь с тобой старинные друзья!», на что я возмутился: «Я не старый!».

А вот машинка осталась, и я ею очень дорожу. Это память о нем и о моем детстве. Мой друг недавно починил ее, и она теперь на полном ходу и в рабочем состоянии. Я люблю, чтобы вещи работали. Для меня важна история, важно беречь старинные вещи – и свои, и вообще. Старые вещи – они же теплые, настоящие, с душой.

Я родилась в Армении в 1982 году, в городе, который тогда назывался Ленинакан, сейчас это Гюмри. В 1988 году в Армении было землетрясение. Наш город был практически разрушен. Исторические постройки – особняки начала XX века из черного туфа – сохранились, а практически все, что было построено в советское время, все эти многоэтажки, – все рухнуло. Мы жили в пятиэтажке прямо в центре, на главной площади.

Детство я помню плохо, но этот день отчетливо остался в памяти. Мне было шесть лет, брату – полтора года. Земля затряслась. В комнатах посыпался хрусталь, попадали шкафы. Времени сбегать по ступенькам уже не было, и моего брата тетя кидала сверху между лестничными пролетами, а мама ловила внизу. Нам просто повезло. Мы смогли выйти. Но жить в доме, конечно, было уже нельзя. Через три дня мы улетели в Москву. Здесь жил мамин брат, он и приютил нас.

Лошадку эту спустя несколько месяцев все же достали оттуда – уж я не знаю, как – и передали мне в Москву. И во все мои переезды она оставалась со мной. Не могу с ней расстаться. Это все, что осталось у меня от детства.

Бураню мне подарил дед на мое рождение. Я его почти не помню: он умер, когда мне исполнилось полтора года. Дед был летчиком, генерал-полковником авиации, прошел войну. Я стала его последней любимой внучкой. Об этом мне рассказывали всегда немного с придыханием.

Бураня – это не игрушка. Она была моим ребенком. Я часто играла в ролевые игры, но все остальные игрушки были для сюжета, декораций. Она всегда была одета. Вот сейчас, видишь, она в неглиже, и я немного смущаюсь. У нее нос уже довольно давно с одной такой торчащей ниточкой. Но мне в голову не придет починить ее – я же на буду колоть Бураню иголкой! Точно так же я никогда ее не стирала.

Мне фантастически повезло, что я росла с Бураней и что она до сих пор со мной. Я сейчас разбираю вещи после смерти мамы и мучительно думаю над каждой – выбрасывать или нет. От нас остается много вещей, которые никому, в общем-то, не нужны. Я для себя решила, что в свое время сама выброшу все, что смогу, чтобы не нагружать моих детей подобными раздумьями. Но, боюсь, что Бураню им все же оставлю.

Собака Авва у меня появилась в два года. Мне ее подарила крестная сестры. Авва со мной всю жизнь, много что видела и много что пережила. Мы с ней всегда были вместе. До школы она везде со мной ездила – в больницу, помню, попал, ногу сломал, она со мной лежала. Я всегда с ней разговаривал, рассказывал все свои беды. Приходил из школы и играл с ней. Вообще игрушек у меня было много, но главной всегда была Авва.

Когда мне было лет двенадцать, папа завел настоящую собаку, и у моей Аввы случился конфликт с ней. Пес съел ей глаза, представляешь? Я плакал ужасно, папа пришел и чуть не выкинул ее – живую собаку, в смысле. Тогда она маленькая была, а сейчас уже лет шесть прошло. Собака живет с папой, не с нами. Но урок помнит, Авву, когда приходит, никогда не трогает. Глаза Авве обратно пришили, уже другие.

Я не знаю, где такую собаку найти можно было, ни разу не видел ничего похожего. До сих пор с ней сплю в обнимку и не собираюсь расставаться.

Эта история – из письма Татьяны Владимировны дочери Маше, публикую с их разрешения.

Здравствуй, доченька моя родная! Хочу поделиться с тобой своими детскими печалями. Наконец я привезла свой кукольный чайный сервиз с розочками, вернее – то, что от него осталось. Привезла и вдруг очень ярко вспомнила все детали, связанные с ним.

Моя тамбовская детская подружка Лена в куклы особенно не играла, а кукольная посуда у нее была. Она мне очень нравилась, так нравилась, что я две тарелочки у нее украла, правда, потом почти сразу вернула. И для меня было полной неожиданностью, когда на мое семилетие родители Лены мне подарили новый роскошный фарфоровый кукольный сервиз. Такой посуды даже у Лены не было… А тетя Шура подарила мне свою старинную куклу.

И сервиз, и куклу мне отдали, когда я уезжала в Костино. Но я даже не успела внести их в дом. Мой четырехлетний брат Коля вырвал из рук куклу и разбил ее прекрасную фарфоровую голову о дорожку, а потом выхватил и коробку с сервизом. Разбились чайничек, сахарница, две чашечки и блюдце. На молочнике появилась трещина. Горю моему не было границ. Я даже не смогла защитить свои сокровища. С тех пор я остатки сервиза прячу ото всех.

Эта книжка – не совсем книжка. Это подшивка журналов конца XIX – начала XX века. У моей бабули – мы жили все тогда в Санкт-Петербурге – в квартире было очень много книг. Их, наверное, было жалко давать мне, ребенку. И когда я приезжал к ней, чтобы я не орал, не бегал и не трогал ценные вещи, она давала мне читать вот эту книжку. Я всю ее раскрасил, еще не понимая букв. А когда начал понимать буквы, все прочел.

Для меня она была как – ну не знаю, как виртуальная реальность для нынешней молодежи, такая же невероятная. Все вещи, которые есть в книге, я знаю с самого детства и очень хорошо помню. Текст уже тяжеловато читать, потому что в нем есть яти. Больше всего я любил комиксы про Плика и Пляка.

В 90-е годы бабулю обокрали, не взяли только то, что особо не ценилось, в том числе и книжку. Я попросил маму забрать ее и передать мне. Я помню ее с самых ранних лет. У кого-то была лошадка или медведь, а у меня – книжка. Она вся старая, зарисованная, убитая. Но для меня это память о детстве.

До моих десяти лет наша семья жила в Нальчике. В моем детстве мама завела традицию праздновать мой день рождения обязательно день в день. И когда мне исполнилось шесть лет, моя мама сбежала из роддома на праздник. В этот же день у нее начались преждевременные роды.

Сестра появилась на свет на месяц раньше времени и не очень здоровой. Родные относились к ней очень трепетно, и я тоже. И вот мне исполняется девять, сестре – три года. Тетя берет нас в магазин и покупает роскошную дорогую немецкую куклу. Только одну: на дворе 1973 год, избытка денег тогда не было. И она отдает ее сестре – как младшей.

Назвали куклу Оля. Я помню, она мне казалась такой прекрасной, просто волшебной, и в нее почти никто не играл! Сестре это было неинтересно, а я не могла играть, потому что она была не моя. Потом мы переехали из Нальчика в Москву, и кукла куда-то исчезла.

В 35 лет я начала собирать кукол – видимо, тут сработал закон компенсации, – и сейчас их у меня больше трехсот. А ту первую сестра нашла на антресолях и отдала мне. Теперь она моя, и в той самой одежде, которую я сшила ей сорок пять лет назад.

Мопсик – это имя, не порода. Его подарил мне араб, будущий стоматолог, Абу Шакра Мидаль, который учился вместе с моими родителями в третьем меде. Мне тогда было семь месяцев. Мопсик меня сопровождает всю мою жизнь.

Когда я была маленькая, я придумала, что, когда я сплю, мои игрушки оживают и живут своей жизнью. И если очень аккуратно проснуться, то я наверняка что-то увижу. Поэтому я была уверена, что с Мопсиком – который живой, на самом деле – можно разговаривать, что я мысленно всегда и делала. Я брала его во все поездки, вязала ему одежду. У него было такое оранжевое пальто и берет с кисточкой. Мне было приятно думать, что это сенбернар. И еще я придумала ему национальность – он англичанин. Даже склеила ему цилиндр.

Мопсик – мое альтер-эго. Когда я уехала из Орла учиться в Москву, он переехал вслед за мной, не сразу, правда, но переехал. Сейчас я вернулась обратно в Орел, и он живет среди хрусталя в бабушкином серванте. Это очень ценная для меня вещь, и, если я когда-нибудь отсюда уеду, я обязательно возьму его с собой.

Я родился в Комсомольске-на-Амуре. Мама была архитектором, папа – конструктором-прочнистом, рассчитывал прочность конструкций. Оба они из Астрахани, а познакомились на Дальнем Востоке. Поженились, а через два года развелись. Мы с мамой уехали в Самару, а он в Ульяновск, делал там самый большой самолет в мире, АН-225 «Мрия». Потом поселился недалеко от нас. Хотел, чтобы я жил с ним, они поэтому постоянно ругались, он за меня боролся

Мама уже умерла, а отец жив, все так же приходит к нам и ругается уже на меня. Кто принес лягушку, никто не знает, даже родители. А я ее помню с первого класса. И когда мы переезжали с места на место, она всегда ездила с нами. Жила в ванной и сидела на кране. От детства больше ничего не осталось, никаких игрушек. Я вообще очень плохо помню детство.

Потом я женился – в двадцать один, через год родился первый ребенок. Сейчас у нас с женой четверо детей, старшую уже выдали замуж. Все мои дети в свое время наигрались в лягушку в ванной. Не знаю уж, как они к ней относятся. Сейчас очередь младшего, Леонарда, ему уже год.